Григорий Аросев - Шестнадцать карт [Роман шестнадцати авторов]
Я утратил чувство времени. Видимо, вне меня времени прошло довольно много. Бомж, суетящийся справа от меня, увидев, что я не реагирую даже на “Прошлеца”, замолчал, подумал, как меня расшевелить, и переменил тактику.
Вроде ничего не должно было случиться со мной страшнее того, что уже произошло. Но человек предполагает, а Бог располагает. В следующую секунду маргинальный сосед обрушил на меня такое… как я разрыв сердца не схватил…
Тихо, но твердо, прямо в ухо, прозвучал совсем другой голос и совсем другое имя:
— Миша, ты слышишь? Приди в себя. Да, это я, Володя. Ты ведь уже все понял.
В левой руке, в топорных, смуглых от вольного воздуха и вечной грязи пальцах, была зажата карта. Рукописная, вернее, рукочертная, на плотной желтоватой бумаге, со слегка расплывшимися чернилами, с кляксами и следами жирных пальцев, с краями, обтрепанными до нежности персикового пушка, с прямыми углами знакомых мне с детства улиц, — это была карта Санкт-Петербурга конца XIX века. Очень похожая на мою. Но не моя (с чего это я так фамильярно зову “своим” какой-то чертов артефакт, молниеносно и остро подумал вдруг, — нет, не я, а кто-то за меня словно проговорил в моем многострадальном мозгу). И все же я продолжал — по привычке, что ли, ради грамматической ясности? — думать о карте, доставившей мне столько неприятностей, как о “моей”. Так вот, в руке у жуткого моего попутчика была не “моя” карта. Во-первых, “моя” тихо прела в моем же носке. Во-вторых, на этой, что держала сейчас передо мной бестрепетная (куда девался алкоголический тремор пальцев?) рука бомжа, представившегося Володей, вместо квадрата с “Чальмны Варэ” в правом верхнем углу был квадрат с еще каким-то планом, скорее всего, города — густая, как паутина, сетка тоненьких и коротких улочек — в неправильном многоугольнике между современными Загородным проспектом, Звенигородской и Бронницкой улицами и Обводным каналом. Там до революции располагался плац Семеновского полка. Посередине него красовался черный крест. От трапециевидного плаца концентрическими кругами расходились какие-то размытые линии, даже, скорее, призраки линий темно-багрового цвета…
Воздуха мне не хватало еще очень долго. Не потому, что от бомжа — да какой он бомж! — воняло. Меня поразил окончательный, непреложный, бескрайний шок.
…Вода была холодной, вязкой и густой, словно вата. Я беспомощно барахтался в ней, отчаянно пытаясь ухватиться за край лодки. Надо мной на фоне хмурого, неприветливого неба высокий молодой человек пытался подать мне весло, чтобы я мог ухватиться, но получалось у него это так неуклюже, что каждый раз весло било меня по голове. Собрав остатки сил и набрав в легкие побольше воздуха, я обреченно крикнул:
— Володька-а-а!..
Душная, пахнущая немытым человеческим телом газообразная субстанция заколыхалась над моим лицом, перед носом, и подействовала подобно нашатырю. Глотнув этого запаха — живого, реального, — я очнулся. Вынырнул, стало быть. Прямо в лицо мне глядели зоркие голубые глаза с морщинистого, клоунски-уродливого лица. Профессиональная память не подвела — когда я только сел в свой плацкарт и поздоровался с попутчиками, любитель паленой водки мазнул по мне коротким взглядом глазенапов — крохотных, мутных и подслеповатых. Неопределенного цвета, более всего похожих на столовский кофе из цикория — без молока, но щедро разведенный водопроводной водой. Голубые, чуть навыкате, смелые — эти глаза я знаю. Это глаза… Володи. Моего напарника по скитаниям в карельских лесах. Что за чушь, я ведь еду в Карелию первый раз в жизни? Но я точно помню, как тонул в Поное, а Володя помог мне выбраться, орудуя веслом, точно сачком для крупной рыбы, выдрав мне клок волос с темени и насажав синяков железными пальцами на обоих плечах…
— Вспомнил, — по-доброму обрадовался сидящий передо мной человек, состоящий из двух. — Ну и хорошо. Так берешь карту?..
Что-то, вероятно, отобразилось на моем лице, отчего он дал задний ход: по-прежнему наклоняясь ко мне почти вплотную, еле слышно произнес:
— Да я шутил про семьдесят рублей! Конечно, эта карта — для тебя. Даром. Просто пора их сравнивать. Двум Хранителям.
Но мое изумление не проходило. И Володя властным жестом и мимикой дал мне знак: пойдем, мол, выйдем!.. Пошевелился я не сразу, и он прошептал:
— Пошли! Что я, должен при людях с тобой разговаривать?
И спрятал карту за пазуху.
Как сомнамбула, понимая, что кто-кто, а он имеет право отдавать мне приказы, я встал, и мы гуськом выкатились в вагонный коридор — среднедлинный я следом за низеньким ведущим. На откидном стульчике возле своего купе скучала, сонно глядя в коридор, проводница. Завидев нас, она просияла: хоть какое, но развлечение:
— Туалет закрыт! Санитарная зона!
Она повторяла свою коронную реплику, точно робот, но вряд ли роботам встраивают программу злорадства.
— Люба, заманала ты предупреждать, отстань! — голосом пропитого бродяги огрызнулся Володя. — Мы покурить!
— А распивать в тамбуре нельзя! — с еще большим злорадством сообщила нимфа РЖД. — Проверю!
— Да пошла ты! Обпроверяйся!..
Слушая перепалку Володи с проводницей, я медленно погружался в волны густейшего когнитивного диссонанса. Два человека в одном неказистом теле были настолько разными… никак не совместимыми…
В тамбуре мой спутник достал из кармана своей выцветшей и драной куртки полиэтиленовый пакет с комкастым табаком и мятыми обрывками газет, ловко скрутил “козью ножку”, затянулся и выпустил ядовитый дым, от которого я закашлялся. И устремил на меня взгляд Великого Инквизитора, допрашивающего ведьму.
— Пьер, — сказало это поразительное существо. — Теперь ты Пьер. Ты вместо него.
— Вчера утром звонил какой сумасшедший из Москвы… имя у него еще такое дурацкое…
— Пьер?! — непроизвольно выпалил я.
— Ну да. Просил меня записать важную информацию и передать только тебе, больше никому.
…Я вынул из внутреннего кармана записку и вновь перечитал странное послание от Багрова. Если домысливать и фантазировать, то все становится на свои места. Карта — нечто вроде артефакта, ее нельзя так просто украсть или забрать. Будь такое возможно, Багров давно бы лишился своей головы, как, впрочем, и я…
“Карта выбрала Вас. Теперь Вы ее хранитель”.
Так вот что значила записка от Багрова! Понятно. Далеко не все. И не легче от этого.
— Но я же не…
— Да, ты не Пьер. Ты Антон. Или Миша. Как ты хочешь, чтобы я к тебе обращался? Наверное, Антон? И ты привык, и мне легче.
* * *У него было много имен. Пьер Багров — не первое, далеко не первое. За его плечами стояла, бледнея, тая, уходя в совсем уже неразличимый туман истории, над которым не властна была даже наука хронология, череда Картографов. Отчетливо различимы были резкие черты канадца Джошуа Верньона, странника-непоседы, большого друга индейцев-алгонкинов; маска Золотого Будды — вечно неподвижное, невозмутимое лицо китайца Линь Сяня; пеньковая борода Ивашки Крынкина, посадского человека из города Торжка; изуродованная шрамами, да и без них звероподобная, физиономия крестоносца Гуго фон Вигланда; рыжие непромытые косы до пояса викинга Торвальда, к которым словно прирос полукруглый железный шлем (никогда викинги не носили рогатых шлемов, рога им подрисовало воображение пуганых и покоренных приморских племен, путавших норманнов с чертями, — так и вошел этот образ в мировую художественную традицию)… Последним, кого достигал взгляд, был смуглый, по-своему красивый финикиянин Хаах, а у его колен притулился силуэт его любимой козы. Но и за Хаахом продолжалась вереница Картографов, хранивших каждый свою Карту.
Тот, кого перед нынешними событиями звали Володей, кто скитался по чащобам Карелии без видимой и внятной Антону Непомнящему цели…
Володю я легко в поход заманил. Он человек хороший, но забавный. Решил почему-то, что самое интересное в мире — это древние индейцы. Какой-то в детстве комплекс у него сформировался. И вот эти индейцы у него везде — в голове, в сердце и в глазах, больших и вечно удивленных. Ацтеки, майя, Кецалькоатль и прочие радости. Он даже книжку об этом написал, фантастические рассказы про индейцев, как они все предвидят и способствуют. Поэтому ему было достаточно лишь фотографии Праудедков показать — скал, что в пойме Поноя расположены.
…на деле тоже был Хранителем Карты, но Карты предыдущей. Соответственно, принадлежал он к той же династии Картографов.
Знание, априори доступное всем Картографам: миром правят две силы. Одна стремится удержать людей в жестких рамках нравственных законов, записанных Господом на скрижалях. Вторая подзуживает людей на вечный бунт, на сравнение себя с Творцом. Тот, Кто создал этот мир, милосердно избавил людей от чрезмерного, искусительного и вредного для них познания. Но второй, падший, ангел решил, что познание смертным нужно по целому ряду причин, а главный свой резон: опережение Господа в борьбе за души — конечно же, не озвучил. Но нужны ли Ему были слова?..
